Максим Максимыч

А ты попробуй заметь, сразу станешь цисгендерным белым суперматистом со всеми вытекающими. Всякие 3.14доры тоже прикидываются геями, трансгендерами и прочими ЛГБТ и никто не замечает, что это просто обычные 3.14доры, удивительно, правда?

В половине двенадцатого с северо-запада в Кафтанчиково зашёл немолодой человек лет под пятьдесят. Подле красивого особняка человек остановился, чтобы прикурить у дворника. - А что, отец, - спросил немолодой человек затянувшись - ингибиторы холинэстеразы в городе есть? - Кому и самогон - ингибитор, - ответил дворник, хитро прищурившись и сплюнув в пыль.

Выход есть! Пока нет учебников, физику и химию не изучать. А там глядишь, поумнеет министерство шумерского образования и вовсе откажется от этих глупостей. Полезных учебных дисциплин, с образование на мове, для полноценного развития потомков древних укров предостаточно. К слову, математику тоже нафиг, деньги еще тратить на адаптацию этого предмета к мове, и полиграфические мощности перегружать! Дурных вна Украине нема! Для тех, кому сильно надо, есть масса видеокурсов по физике, математике и химии на русском языке. Так что выучиться можно, было бы желание. А потом в институт. Не на Украине, конечно.

АБЫРВАЛГ ЫТАНОД! ЫТАНОД!!!

Один из ответов на этот вопрос о количестве особей человека На самом деле весьма много. Есть такая штука как эффективный размер популяции, так вот для людей это порядка пятнадцати тысяч особей, иначе произойдет потеря генетического разнообразия, и человечество может быть и не вымрет, через сотню поколений, но вот то что это приведет к резкому росту генетических отклонений - факт может уже и привело, раз проходили через бутылочное горлышко с 2000 особей.

Иван Андреевич Крылов о царском ужине Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,— куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?! Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядушком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла... А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает... И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели! А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят,— надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь,— смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает. Вернулся я домой голодный-преголодный... Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию ехать. А теперь, когда там обедать приходится,— ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал...»

Вопрос - можно ли там обустроить колонию? Можно, даже проекты есть.

Милосердия? Вот же ж... А как быть с теми, кого Миша убьет аналогичным образом, если его сейчас пожалеть и отпустить? А с теми, кто будет убит такими же "гениями", воспитанными на его примере? К ним милосердие уже не обязательно? А к каким последствиям может привести демонстративное разделение элиты и быдла - этим все можно, а этим - ничего? Воистину, иногда лучше жевать... а некоторым жевать лучше вообще не останавливаясь.

Это вы еще Спорт-Экспресс не читали

Это Гекк Фин, а не она. Это Джим :)

Ещё одному галоперидолу не докладывают. Если вам кажется, что всем вокруг не докладывают галоперидолу, то, скорее всего, его не докладывают именно вам.

Мааксиим Максимыч ! Это возглас одобрения или порицания?

Интересные представления о романтизме..) Мы сдвигаем три кабины вместе, ставим их в кружок и неторопливо рассаживаемся. Раньше чем через два часа мы со своих мест не поднимемся. Я до сих пор помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах и нам впервые пришлось пользоваться общей уборной. Дверей там нет, двадцать человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом, — ведь солдат всегда должен быть под наблюдением. С тех пор мы научились преодолевать не только свою стыдливость, но и многое другое. Со временем мы привыкли еще и не к таким вещам. Здесь, на свежем воздухе, это занятие доставляет нам истинное наслаждение. Не знаю, почему мы раньше стеснялись говорить об этих отправлениях, — ведь они так же естественны, как еда и питье. Быть может, о них и не стоило бы особенно распространяться, если бы они не играли в нашей жизни столь существенную роль и если их естественность не была бы для нас в новинку, — именно для нас, потому что для других она всегда была очевидной истиной. Для солдата желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно здесь солдат находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернемся домой, наши домашние и наши учителя будут здорово удивлены, но что поделаешь, — здесь на этом языке говорят все. Для нас все эти функции организма вновь приобрели свой невинный характер в силу того, что мы поневоле отправляем их публично. Более того: мы настолько отвыкли видеть, в этом нечто зазорное, что возможность справить свои дела в уютной обстановке расценивается у нас, я бы сказал, так же высоко, как красиво проведенная комбинация в скате с верными шансами на выигрыш. Недаром в немецком языке возникло выражение «новости из отхожих мест», которым обозначают всякого рода болтовню; где же еще поболтать солдату, как не в этих уголках, которые заменяют ему его традиционное место за столиком в пивной? Сейчас мы чувствуем себя лучше, чем в самом комфортабельном туалете с белыми кафельными стенками. Там может быть чисто, — и только; здесь же просто хорошо. Удивительно бездумные часы… Над нами синее небо. На горизонте повисли ярко освещенные желтые аэростаты и белые облачка — разрывы зенитных снарядов. Порой они взлетают высоким снопом, — это зенитчики охотятся за аэропланом. Приглушенный гул фронта доносится до нас лишь очень слабо, как далекая-далекая гроза. Стоит шмелю прожужжать, и гула этого уже совсем не слышно. А вокруг нас расстилается цветущий луг. Колышутся нежные метелки трав, порхают капустницы, они плывут в мягком, теплом воздухе позднего лета; мы читаем письма и газеты и курим, мы снимаем фуражки и кладем их рядом с собой, ветер играет нашими волосами, он играет нашими словами и мыслями. Три будки стоят среди пламенно-красных цветов полевого мака… На западном фронте без перемен, Эрих Мария Ремарк.

У автора требование к образованцам не считать себя элитой. Это правильно. Но тогда встает вопрос - а кому можно и нужно считать себя элитой? И кому можно шатать власть, а кому нельзя? Мне кажется, что автору пришла в голову интересная мысль о связи образования с устойчивостью общества, но подумать эту мысль он не счел нужным, а сразу начал вываливать в сеть все, что приходит в голову по этому поводу. Это напоминает гонку разработчиков ПО: главное не создать продуманный, качественный и надежный продукт, а побыстрее выложить сырое полуотлаженное изделие, главное - чтобы конкурентов опередить.

Почему "как в Польше"? Есть же уже прекрасный пример, полный аналог, можно даже сказать - витрина! Украина же, вот прям точно как на Украине будет!